Сегодня зритель, пришедший в театр или концертный зал, попадает в систему жёстких ограничений, когда нельзя практически всё: опаздывать, шептаться с соседом, шуршать бумажками от конфет, ронять на пол номерок, кашлять, сопеть, выходить во время исполнения, пользоваться гаджетами и хлопать не там, где надо — например, между частями произведения.
Сто — сто пятьдесят лет назад всё было совсем иначе.
Приходили, когда хотели
Появляться в зале после начала концерта и уходить до его окончания было нормой, а на балет — даже хорошим тоном. Поэтому в начале и в конце концерта (под шумок) организаторы всегда ставили какую-нибудь увертюру или часть симфонии (то, что публику меньше интересовало). Эти номера называли «подъездными» и «разъездными» соответственно.
Перемещаться по залу во время концерта, оперы или балета тоже не считалось каким-то страшным моветоном. На концертных афишах Петербурга, правда, иногда можно было увидеть характерные приписки: «Просьба не ходить по залу и не разговаривать». Но на это никто не обращал внимания.
Разговаривали и шумели
Зрители делились впечатлениями и разговаривали не шёпотом, а в полный голос. Партер в те далёкие времена был зоной дешёвых стоячих мест, где люди свободно перемещались по залу и общались.
Ложи итальянских оперных театров представляли собой кабинеты со шторками, оборудованные для приёма гостей: в них играли в шахматы, ели, пили, обсуждали новости.
От этого весь театр шумел как улей. Моцарт писал отцу из Италии, что у примадонны «прелестный голос, но в зале такой шум, что ничего не слышно».
Так же шумно бывало и на концертах, если музыка была не очень интересная, и исполнители даже позволяли себе шикать на публику со сцены, чтобы не мешали играть.
Свободно выражали свои эмоции
Не только в итальянских театрах публика не испытывала трепета перед исполнителями, и позволяла себе крики, свист, мяуканье и прицельное метание апельсинов. В России сто лет назад тоже было принято выражать свои эмоции шумно и открыто.
Восторг — не только аплодисментами, но также топаньем и криками. А если исполнение не нравилось, никто не терпел и не хлопал из вежливости, как сейчас. Недовольство тут же выражали шиканьем, свистом и разнообразными ругательными выкриками. Даже вполне приличные люди позволяли себе такие выходки.
Потомственный дворянин и почтенный профессор Петербургской консерватории Николай Андреевич Римский-Корсаков в возрасте 60 лет, например, лихо свистел из воей ложи, выражая возмущение декадентской «Саломеей» Рихарда Штрауса.
Вот ну никак на него не подумаешь!
Какого-либо регламента для аплодисментов тоже не существовало. Публика хлопала и между частями, и во время исполнения (если понравился какой-то пассаж), и в конце, обычно, не дожидаясь даже заключительного аккорда.
Вступали в стычки на почве культурных противоречий
Люди, судя по всему, были раньше как-то горячее, и могли подраться не только на почве политических разногласий в зале Госдумы, но и в театре.
Рукопашная с вмешательством полиции была зафиксирована на парижских премьерах Русского балета Дягилева («Весна священная» Стравинского и «Парад» Сати).
Что-то подобное бывало и в России. Знаменитый русский критик и популярный композитор Александр Николаевич Серов инициировал однажды крупную потасовку в зале Дворянского собрания в Петербурге.
Поводом стало исполнение совершенно бездарного сочинения композитора А.Лазарева, которым автор сам же и дирижировал.
Лучше всего процитировать очевидца (Ю.Арнольда, русского музыкального критика):
«Серов взобрался на стул и стал выкрикивать «Срам и стыд! Долой Лазарева!» В ответ Лазарев с ответными ругательствами бросил в него дирижёрской палкой (!). Серов ответил метким броском подушки от стула.
Оркестранты бежали, а Лазарев стал швыряться пюпитрами в свистящую и галдящую публику.
Публика сначала бросала пюпитры в обратном направлении, а потом двинулась на дирижёра со стульями в руках. Только вмешательство жандармов смогло остановить эту потасовку. Все её участники были арестованы».
Вот какая бурная жизнь кипела в филармонических залах!
