Великий венгерский виртуоз Ференц Лист приезжал в Россию трижды. Первый раз — в апреле 1842. Лист находился в зените своей исполнительской карьеры, он был молод, красив, горяч, красноречив и великодушен.
Листомания в России
Русская публика была немного шокирована оригинальным обликом этого артиста: он носил длинные волосы (в России это было запрещено), которые постоянно падали ему на лицо, коллекцию орденов на лацкане фрака и награду Папы Римского — орден Золотой Шпоры на шее.
Играл он тоже со спецэффектами: сопровождал исполнение активной мимикой, высоко поднимал руки и бросал их на клавиатуру, качался всем телом, запрокидывал голову, отбрасывая волосы назад.
Естественно, Лист был лёгкой добычей для карикатуристов.
Его первое публичное выступление в зале Дворянского собрания в Петербурге напоминало музыкальный аттракцион. Он играл один (давать сольные концерты тогда ещё никто не отваживался), без нот (наизусть в то время играть было не принято), не на сцене, а на специальном выстроенном помосте в центре зала, со всех сторон окружённого публикой, попеременно на двух роялях.
«…Вместо того чтоб подняться по ступенькам, [он] вскочил сбоку прямо на возвышение, сорвал с рук белые свои лайковые перчатки и бросил их на пол, под фортепиано, низко раскланялся на все четыре стороны при таком громе рукоплесканий, какого в Петербурге, наверное, с самого 1703 года еще не бывало, и сел.
Мгновенно наступило в зале такое молчание, как будто все разом умерли, и Лист начал…» (из воспоминаний Владимира Стасова).
Дальше начиналась исполнение, полное такого вдохновения, страсти и запредельного виртуозного размаха, от которых не только дамы теряли сознание, но и суровые мужчины плакали слезами восторга.
Вот, например, типичные проявления той самой «листомании», о которой писал Генрих Гейне (здесь выдержки из воспоминаний и переписки двух друзей — студентов Училища правоведения — будущих музыкальных критиков Владимира Стасова и Александра Серова):
«Мы… клялись друг другу, что этот день 8 апреля 1842 года отныне и навеки будет нам священ, и до самой гробовой доски мы не забудем ни одной его черточки! Мы были как влюбленные, как бешеные» (Стасов).
«Я всё ещё вне себя: где я? где мы? что это — наяву или во сне?… О, как я счастлив, какое сегодня торжество, как будто весь божий свет смотрит иначе!» (Серов через два часа после концерта).
Если помножить это небывалое воодушевление русской публики на национальные традиции гостеприимства, можно представить себе, что пришлось пережить Листу в эти недели пребывания в Петербурге и Москве.
Роскошные и торжественные завтраки, обеды и ужины до утра в лучших домах обеих столиц, речи, тосты, венки, подарки, приветственные хоры, цыгане, залпы шампанского, лучшие вина, икра и сам государь император.
Между прочим, Лист всё это выдержал легко, очаровав всех своим умом, дружелюбием и крепким здоровьем. Он и сам был в восторге от русской публики, русских друзей и русской музыки. Россию он называл страной величайших духовных и музыкальных перспектив, а Глинку — гением.
Лист и Глинка
Устроителем гастролей Листа в России был известный меломан граф Михаил Юрьевич Виельгорский. В его доме Глинка был представлен Листу с наилучшими рекомендациями. Лист моментально стал поклонником его таланта.
В свой второй приезд в 1843 году он с большим энтузиазмом слушал в театре «Руслана и Людмилу» Глинки. Лист восхищался этой музыкой, и по 18-строчной партитуре прямо с листа́ сыграл увертюру к опере на частном концерте, а потом сделал фортепианную транскрипцию Марша Черномора и с блеском исполнил его на своём последнем концерте в Петербурге.
Правда, Глинка не мог ответить Листу полной взаимностью. Он не разделял всеобщего восторга по поводу венгерского виртуоза, у него были несколько другие представления об идеальной фортепианной игре. Но, конечно, он был очень благодарен ему за поддержку (никто ни в России, ни на Западе не оценивал его так высоко, как Лист).
Свой долг гостеприимства он выполнил с честью. Как главный представитель русской музыкальной школы Глинка бывал на всех приёмах, которые устраивали в честь Листа.
Пару раз он принимал его у себя. И однажды организовал для него большую холостяцкую музыкальную вечеринку в цыганском стиле. Любовь Листа к цыганской музыке была хорошо всем известна.
Вот краткое описание этого живописного мероприятия с выдержками (они выделены курсивом) из воспоминаний участника этих событий — Юрия Карловича Арнольда (это приятель Глинки, композитор-дилетант и музыкальный критик).
Действующие лица
Итак, кроме Листа и Глинки здесь были граф Михаил Виельгорский, граф Владимир Соллогуб, бас Осип Петров, композитор Александр Даргомыжский, пианист Карл Фольвейлер, и ещё человек десять близких друзей из богемного круга Глинки (в том числе, братья Нестор и Платон Кукольники и тенор Андрей Лодий).
Всем присутствующим было от двадцати до сорока, исключая «старика» графа Виельгорского: ему уже исполнилось 55.
«Гей, цыгане!»
Неизвестно, кто именно — Глинка или кто-то из его друзей — придумал устроить ужин в декорациях цыганского табора в лесу. Скорее всего, реализация и финансирование этой вечеринки было коллективным. В богемном дружеском кругу Глинки («братии») было принято сбрасываться на такие мероприятия.
В квартиру Глинки на Гороховой привезли из леса сосны и ёлки. Их расставили вдоль стен самой большой комнаты.
«Между [ними] висели пестрые ковры: это все имело представлять [цыганский] шатер, а вдоль деревьев были на полу размещены матрасы, накрытые равномерно коврами… Между деревьями висело множество цветных фонарей.
Тут же стоял бывалый «фортепьян» (так называли тогда рояль) Глинки. Он был уставлен шандалами (подсвечниками) и «на сей раз (в виде исключения) — хорошо настроен».
Естественно, главной темой мероприятия была музыка, и именно русская музыка. Вечеринка началась концертом.
«Петров спел арию Руслана, Лодий — рассказ Финна, сам Глинка арию Ратмира. Лист сыграл из партитуры оперы увертюру, персидский хор и марш Черномора» [речь о фрагментах из «Руслана и Людмилы»].
После музицирования перешли в соседнюю комнату, где «…большой рабочий стол Глинки, накрытый скатертью, был уставлен множеством блюд с горячими кулебяками, и с разными русскими закусками, да бессчетным числом бутылок с различными винами и наливками. Тут… закусили и попили, и вся компания развеселилась и зело одушевилась».
Началась неофициальная часть.
«К чёрту галстуки!»
Глинка на правах хозяина произнёс тост, в котором сказал, что
«Деятели интеллигенции всего мира составляют одну общую семью «la Boheme» (Цыганию), и что король этой «Цыгании» в настоящее время не кто иной, как Лист, которого следует чествовать качанием!»
Присутствующие с приветственными криками ринулись к дорогому гостю. В этот опасный момент Лист проявил удивительную смекалку и ловко воспользовался приёмом переключения внимания. Ю.К.Арнольд пишет дальше, что Лист «остановив стремившихся к нему, сердечно благодарил за сделанную ему честь, но заметил, что костюмы наши не похожи на костюмы, подобающие истинным цыганам».
Но этой слабой отговоркой он лишь на пару минут отсрочил неминуемое.
С задорным смехом почтенный граф Михаил Юрьевич Виельгорский скомандовал по-французски: «Долой сюртуки! К чёрту галстуки!» Этот приказ был встречен ликованием и криками «ура!» и моментально исполнен всеми присутствующими.
Затем наступила очередь Листа. Его качали, а потом на руках «понесли с триумфом назад в «табор», т. е. в большую комнату».
«Напевая «ай-лю-ли», будем пить крамбамбули́» (с)
Тут, среди ковров и ёлок, прямо посередине комнаты «были установлены три сверху связанных шеста, а к ним прикреплена короткая цепь, на которой висел довольно большой котел».
В котле уже горел синим пламенем ром. Над ним колдовал Платон Кукольник — ответственный за следующий пункт программы: он готовил крамбамбули.
Крамбамбули́— это легендарная (любимая Пушкиным) гусарская жжёнка из горячей смеси рома, шампанского, белого вина и ананасов. Над этой смесью помещали головку сахара и жгли, поливая её ромом.
Например, так.
«В ожидании приготовления крамбамбули занялись еще музыкой». Получилось как бы второе, «эстрадное» отделение. «Цыгане» живописно расположились вокруг котла под ёлками: кто стоял, кто лежал на коврах, кто сидел на корточках по-цыгански.
Лист почему-то больше не играл. Зато русская «принимающая сторона» музицировала от души. «Глинка с «братией» исполнили песнь Ильинишны; граф Виельгорский спел свои романс «Бывало», Булгаков сыграл свой «Галоп» и т.д.» — перечисляет автор воспоминаний.
Наконец, долгожданная жжёнка была готова. Наступила кульминация вечера. Её отметили дружным цыганским хором. Солистом был назначен Осип Петров — знаменитый бас, любимец Глинки, первый Иван Сусанин и Руслан.
«Запевало вперед! Осип Афанасьевич! — воскликнул Глинка, — голубчик! «Мы живем среди полей»!»
«Мы живем среди полей» — это популярнейший в то время хор цыган из оперы Верстовского «Пан Твардовский» на текст Загоскина. Эта песня быстро ушла в народ и была перепета всеми московскими и петербургскими цыганскими хорами.
По всем расчётам уже где-то уже заполночь из окон второго этажа дома по улице Гороховой понеслось:
Гей, цыгане! гей, цыганки!
Живо, веселее!
«Лист был в восторге от нашего цыганского пения» — пишет Арнольд.
Дальше в летописи этого вечера стоит многоточие. «Долго, долго пели и пили…»
